Волчица шла с явной неохотой, упираясь в землю передними лапами и отворачивая в сторону узкую морду. Шерсть на ее спине стояла дыбом, клыки сердито оскалились. В нескольких шагах от Нума волчица остановилась, прерывисто дыша и поводя боками, словно загнанная лошадь. Потом легла на землю и положила морду на лапы, отказываясь идти дальше.
Нум осторожно поднялся на ноги, стараясь не делать резких движений. Волчица глухо зарычала. Медленно, с бесконечными предосторожностями, Нум сделал шаг, потом другой, почти не отрывая ног от земли.
Остановившись перед лежащей на земле волчицей, он протянул к ней руку.
Волчица, ворча и оскаливаясь, понюхала пальцы, от которых исходил ненавистный человеческий запах. Но к этому враждебному запаху примешивался еле уловимый аромат сырого мха и влажной земли, на которой только что лежала рука Нума, и — главное — хорошо известный, привычный для нее запах Яка. Почуяв этот знакомый запах, волчица перестала рычать, и только в глубине ее глаз по-прежнему мерцали холодные зеленые огоньки.
Нум подождал немного, чтобы дать ей прийти в себя и успокоиться. Затем тихо нагнулся. Рука его мягко коснулась прижатых к затылку острых ушей и легла, дружественная, спокойная и уверенная, на голову волчицы. Маленькая дикарка не шелохнулась. Нум заговорил с ней медленно и ласково. Речь его была неторопливой и плавной; это была человеческая речь, и слова ее, разумеется, не были понятны волчице… И все же… все же она, по-видимому, понимала что-то в самой интонации этой речи, потому что понемногу обретала спокойствие. Судорожно напряженные мускулы тела расслабились, уши поднялись и снова встали торчком, злые зеленые огоньки в глазах погасли. Волчица слушала человека, она уже доверяла ему.
Як стоял рядом с волчицей и тихо повизгивал от удовольствия. Он был безмерно рад, что его любимый хозяин и молодая подруга тоже заключили между собой прочный, дружеский союз.
И Нум вдруг забыл свои горести, опасения и обиды. Он больше не чувствовал себя одиноким. Новый мир открывался перед ним, и ему — первому среди людей! — суждено было проложить дорогу в этот чудесный, суливший такие заманчивые возможности мир, — мир дружбы, мир союза между человеком и зверем.
В холодное, пасмурное и дождливое утро на берегу огромной реки сидел маленький девятилетний мальчик.
Могучий поток неудержимо мчался вперед: в своих желтых волнах он уносил сбившиеся в кучи ветви и травы, вырванные с корнем деревья и громадные льдины с вмерзшими в них огромными камнями.
Мальчик был один. Он сидел на корточках перед связкой только что нарезанного тростника. Его худенькое тело привыкло к холоду: он не обращал никакого внимания на ужасающий шум и грохот льдин.
Отлогие берега реки густо поросли высоким тростником, а немного дальше вздымались, словно высокие белые стены, размытые рекою обрывистые откосы меловых холмов.
Цепь этих холмов терялась вдали, в туманном и голубоватом сумраке; дремучие леса покрывали ее.
Недалеко от мальчика, на скате холма, чуть повыше того места, где река омывала холм, зияла, точно громадная разинутая пасть, широкая черная дыра, которая вела в глубокую пещеру.
Здесь девять лет тому назад родился мальчик. Здесь же издавна ютились и предки его предков.
Только через эту темную дыру входили и выходили суровые обитатели пещеры, через нее они получали воздух и свет; из нее вырывался наружу дым очага, на котором днем и ночью старательно поддерживался огонь.
У подножия зияющего отверстия лежали огромные камни, они служили чем-то вроде лестницы.
На пороге пещеры показался высокий сухощавый старик с загорелой морщинистой кожей. Его длинные седые волосы были приподняты и связаны пучком на темени. Его мигающие красные веки были воспалены от едкого дыма, вечно наполняющего пещеру. Старик поднял руку и, прикрыв ладонью глаза под густыми нависшими бровями, взглянул по направлению к реке. Потом он крикнул:
Крек! — Этот хриплый отрывистый возглас походил на крик вспугнутой хищной птицы.
«Крек» означало «птицелов». Мальчик получил такое прозвище недаром: с самого детства он отличался необычайной ловкостью в ночной ловле птиц: он захватывал их сонными в гнездах и с торжеством приносил в пещеру. Случалось, за такие успехи его награждали за обедом изрядным куском сырого костного мозга, приберегаемого обычно для старейшин и отцов семейства.
Крек гордился своим прозвищем: оно напоминало ему о ночных подвигах.
Мальчик обернулся на крик, мгновенно вскочил с земли и, подхватив связку камыша, подбежал к старику.
У каменной лестницы он положил свою ношу, поднял в знак почтения руки ко лбу и произнес:
— Я здесь, Старейший! Чего ты от меня желаешь?
— Дитя, — ответил старик, — все наши ушли еще до зари в леса на охоту за оленями и широкорогими быками. Они вернутся только к вечеру, потому что — запомни это — дождь смывает следы животных, уничтожает их запах и уносит клочья шерсти, которые они оставляют на ветвях и корявых стволах деревьев. Охотникам придется много потрудиться, прежде чем они встретят добычу. Значит, до самого вечера мы можем заниматься своими делами. Оставь свой тростник. У нас довольно древков для стрел, но мало каменных наконечников, хороших резцов и ножей: все они обточились, зазубрились и обломались.